Темнота.
Странная штука! Случается, стоишь — будто у стенки, или пропасти, и не знаешь — ступить, нет. Всего шаг, но куда — в темноту, неизвестность. А это плохо, мы не любим непонятное, и непонятных не любим. Вот и теперь — темнота. Плотная, густая, словно масло или гуталин, только откуда столько гуталина-то взять? Смотришь вокруг, туда, глубже, в суть ей заглянуть пытаешься, понять — что там, да сколько. И кажется, ух как она, темнота эта, на тебя наседает, ступить не даёт, какой там — вздохнуть, сколько её ещё, по всей земле... А протянешь руку, зачерпнёшь — и нет ничего, воздух лишь сквозь пальцы просвистит. Кого много? Тебя может много, а вокруг — пусто, темнота одна и есть? Или там, далеко, в самой что ни на есть глубине, где темноты столько, что она ложки мнёт, да кастрюли воротит, как на дне океана, там всё же скрывается кто-то и смотрит на тебя, глядит. Кто ты?
Есть ли ты вообще? А может, этот, который в глубине — и есть ты?
Сам себя рассмотреть пытаешься, поймать за руку, ухватить...
А вокруг лишь темнота.
Темнота.
«Гдей-то я?»
Ему становится страшно на мгновение, как будто в гробу закрыли, сверху земли набросали и оставили. И хочется руки протянуть, чтоб убедиться, что нет, не сомкнулись пока стенки дубовые, не сковали тебя, не запечатали — а страшно. А вдруг... так оно, всё, и есть?
Чтоб обрести хоть чуть-чуть уверенности, он вдыхает поглубже и произносит — голос, чужой какой-то, незнакомый, вторит:
-Гдей-то я?

Что за ерунда, какой голос... Его это, его собственный — охрип просто, вот и изменился. Хорошо, значит, пока не умер. Или... А там говорить можно? Или ангелы мысли читают? Или дьяволы... Ой, черти поганые, неужто... Нет, нет, жив он, живой ещё: дыхание неровное, голова болит, голос хрипит и присвистывает, а ещё под спиной что-то, лежать неудобно, хотя привык уже. Нет, живой.
Он делает над собой ещё усилие, тянет руки — сердце в ужасе замирает, боясь натолкнуться на крышку гроба, хорошо прибитую, гвоздями, её ведь не откроешь — и натыкается на пустоту.
Смерть?
Нет, с этим определились.

Взгляд привыкает к темноте. Нет, она не становится понятнее, проще, но словно приоткрывает завесу, даёт заглянуть — дальше, глубже. Чего уж теперь, свои люди: он и темнота, кто кроме нас тут? Может, никого. Балки, деревяшки, солома, колесо (колесо?), земля. Земля, ох, земелюшка, родная, своя, вот она: под ногтями, в темноте, везде, повсюду. Значит, живой!
Земля — это жизнь.
А темнота?

***

Дверь амбара распахнулась, приветливо скрипнув засовом, в проём выстрелило солнце — взгляд с непривычки бросается в пол, но спасительной (спасительной ли?) темноты уже нет и в помине, лишь полутьма и полутени. Слёзы брызжут, словно вода в шипучке, отрезвляя после летаргии, пробуждая ото сна, и он на несколько мгновений забывается, свернувшись, сжавшись, будто стараясь слиться с землёй, стать с ней единым целым.

Он появился на фоне солнечного месяца, возник из ниоткуда, влетел в грубо сколоченный амбар, жужжа, словно кукурузник при посадке. Через минуту пыль улеглась, и его стало возможно рассмотреть получше: изрядно побитый, он лежал подрубленным тополем — одинокий, но готовый встать, подняться вновь. Газон месячной небритости, грязные патлы, тонкие, но сильные руки.
-Кто ты?

-Человек, придурок...
Мужик неохотно приподнялся, затем подполз в ближайшей стенке амбара и, лениво перевернувшись на спину и согнув ноги в коленях, вдруг резко выпрямил их, с треском пробив брешь в перегородке. Затем быстро раскопал проход, чтобы туда мог пролезть человек и, извиваясь ужом, через секунды исчез из «камеры».
-Ты идёшь?- его голова на миг вновь возникла в отверстии.
-Эм... Иду.

***

Они бежали в предрассветных сумерках, шлёпая рваными ботинками по влажной от росы земле, рассекая туман, плотно обступивший пространство близ реки. Прерывистое дыхание отдавало паром, ночь была холодной: зима лишь недавно отступила, солнце ещё не успело отогреть укутавшуюся снегом природу. Беглецы молчали, экономя силы.

Наконец они выбежали на земляной холм: чуть позади и левее тянулась полоска реки, где-то справа, вдалеке темнел лес, а впереди, на фоне величественного рассвета, мерцала радуга в брызгах росы.

-Стой,- неизвестный начал копаться в карманах, достав две фляжки с чём-то остро пахнущим.
-Что это?
-Одеколон. Снимай всё лишнее и хорошенько облейся.
-Зачем... Зачем нам это нужно?
-Они могут пустить собак. Давай, не жалей, у меня ещё есть.

Ароматная вода воняла пресным спиртом и уксусом, но запах отбивала успешно. Проводник собрал пустые тары и зашвырнул их подальше, в реку.

-Давай за мной, давай! Потом отдохнём. К полудню надо преодолеть зону поиска. Иначе оцепят и выкурят... Поднимайся!

Еле поспевая, человек всё пытался заглянуть ведущему в лицо, но тот мчался слишком проворно.
-Куда мы? Там, впереди, лес — сможем спрятаться?
-Преследование — не глупцы,- он отвечал, оскальзываясь, лавируя между разросшимися кустами крапивы и какого-то кустарника,- лес — самый умный вариант. Туда они и направятся.
-А куда самый глупый?
-Туда,- он указал вперёд, ровно на восходящий полудиск.
-Там ведь... аномалии?
-Да. Это Зона, а там,- проводник указал чуть ниже, проведя пальцем по линии горизонта,- аномальный пояс.
-Там ведь... смерть.- он понял это внезапно и принял как приговор.
-Нет, не так. Зона ведь не глупая, дуралеев пускать. Это проверка: свои пройдут, остальные вернутся. Я — свой.
Он уверенно кивнул и припустил ещё скорее.
-Я — проведу!..

***

-Нет! Беги один, не пойду я никуда. Не туда, уж точно.. Иди, иди, пожалуйста, а я через лес, я постараюсь!
-Нет. Раньше надо было расходиться, когда собак отбивали. Теперь они нагонят тебя — и вмиг вычислят нас. Извини, парень, но у нас с тобой одна дорога: понадобится — потащу, вот только это будет не очень приятно.
-Я ничего не скажу, клянусь.
-Когда ноги в холодец окунают, и не такое рассказывали,- диверсант хмыкнул и резко скакнул на опешившего спутника,- тебе что, отделать легко хочется? Думаешь, тебя просто так в амбар посадили? Что ты сделал?.. Не говори, знать не хочу. Но эти ребята тебе уйти не дадут, как и мне. Так что пойдёшь, и пойдёшь... да, да, сам, как миленький.
Подъём. На той стороне отоспимся.
-Уже на том свете,- буркнул себе под нос спасшийся пленник.

***

Он вошёл в зону молча, сосредоточено, но расслаблено помахивая горстью камешков, размеренно ступая, словно танцуя и считая про себя в ритме вальса «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...». Первый камень полетел, что-то полыхнуло и расступилось, он двинулся дальше и через пару промежутков прочувствовал свой темп, начал двигаться быстрее, азартнее, почти не глядя и лишь молча отсчитывая «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три»...

«А ведь он действительно любит себя. Себя и своё дело... Он сталкер, и может гордиться тем, что его дело начинается с большой буквы».

-Куда теперь?
-У преследователей есть проводники. Мы выиграли небольшую фору, надо двигаться вглубь. За холмом я видел укрепление... Да, вон там.
Эти места пустынны, но чёрт меня побери, если в том строении нет чьей-то нычки. Сталкеры — как хомяки, занимательны, но предсказуемы.

Вскоре взглядам беглецов открылась конструкция — приземистая башня из осыпающегося кирпича. Сколько лет она стояла тут, оказывая сопротивление ветрам и ливням — неизвестно. Медленно, но верно она скатывалась в дряхлеющую старость, ибо истинные враги — крысы — точили её изнутри, как человека портят и искажают сомнения. И всё же твердыня не пала.

***

-Мы искренне полагаем, что высшее стремление всех людей и мотивация их поступков — жизнь в мире, в хорошем доме, с семьёй, в спокойствии и достатке. Но что, если некоторые не видят такой судьбы. Они изначально не задумываются о подобной жизни, и все их старания сводятся лишь к бесконечному страданию и сопротивлению этому образу существования. Наша идеология — не единственная, и мы лишь слепо предлагаем врагу себя, не задумываясь, необходимо ли им это.

-Что, сталкер?
-Вспомнилось...

Они стояли на вершине. Перед ними, близ занесённого землёй и заросшего оконного проёма лежал, вытянувшись, человеческий скелет. В одной руке он всё ещё держал древний автомат, в другой — каску с алой звездой впереди.
-Ты,- сталкер отступил и склонился, по-отечески обняв автомат,- не нужно было их расстреливать.
-Кого?
-Марш, нацистов.
-Но я... они бы всех разбили на площади. А вы откуда?! Сталкер!..
-Я наёмник. Командир этих,- проводник сентиментально вздохнул и опустил взгляд ещё ниже,- «преследователей».
-Так их нет?
-Нет. Но не тащить же тебя сюда самому. За контракт дают хорошую цену, а в Зоне не запрещено ничего. Ты сам шёл на свои поминки...
Сталкер ещё раз взглянул на скелет. Он лежал, повернувшись к востоку — а там восходило яркое, ослепительное солнце, окуная башню с путниками в кровавые воды зари.
-Иди отсюда.
И, отбросив автомат, повторил:
-Иди. Войнам нужны герои. А герои нужны войне...
Она ими питается.

***

-Почему боец сохранился? Вот так, тут...
-Дурак. Зона умная, я говорил. Она понимает, что поскорее нужно стереть с лица земель, а что стоит сохранить.
-Но ведь Зона молода...
-Чувствует, не знает. Как и ты... Иди к ней, Солдат.
Она тебя принимает.