…После войны с «черными», когда все немного успокоились, я действительно начал задумываться о будущем. До этого всё как-то времени не было. Даже не так, время было – опыта не хватало. Когда мы поднимали мятеж, то всерьез не задумывались. Конечно, были какие-то выкладки, рассуждения. Но всё как-то слишком наивно.
Ты тогда мотался по планетоидам, возился со своей любимой полицией. Безусловно, внутренний порядок важен. И твоя роль в процессе охлаждения внутренних страстей главенствующая. Но я был вынужден думать о стратегии. Благо непосредственно с флотом и армией тогда Валерка помогал возиться. Денис как обычно витал в облаках и торчал на митингах.
Подонок он всё-таки, вот сейчас его вспомнил. Вечно он отлынивал от серьезной работы, не хотел впрягаться в лямку. С гнильцой он был всегда, а мы ему все прощали… Впрочем, неважно.
Страна тогда стояла крепко, но слишком уж было всё сбито кровью и армией. Так продолжаться бесконечно не могло.
И в голове у меня всё крутились мысли о судах.
В судебной системе мы навели порядок, ещё во времена легендарные – Гражданской войны. Я четко помню, это Валера предложил изменения, как раз перед штурмом Новой Читы. Народ рукоплескал и восхищался. Казалось бы куда проще: судья — неприкосновенная несменяемая пожизненная должность на полном и абсолютном государственном обеспечении и охране. Любое нарушение – расстрел. Поначалу конечно были перегибы, куда уж без этого. Не помню, как того судью звали, что толковал «полное государственное обеспечение» слишком широко. Для умственной деятельности необходимо ему питаться исключительно красной рыбой, понимаешь. Дома, машины, охрана, дети в любой университет, натуральные продукты и одежда в любом количестве… Нет, он решил поиздеваться. Красной рыбы ему! Подонок.
Ты не знаешь, я тебе специально не рассказывал и всем запретил, но Валерка его голыми руками забил до смерти. Мне потом фотографии показывали — жуткое зрелище! Все стенки забрызганы кровью. Честно сказать, даже и не представляю, как это он сделал. Думаю именно с того момента у Валеры начала крыша потихоньку ехать…
Но сама идея – супер! Кратко, четко, понятно, не допускает разночтений. Только так и надо. Валера всегда умел находить формулировки.
Так вот, сижу целыми днями за столом, думаю, а мальчики из бывших помощников депутатов, все приносят мне разные законопроекты. Я до сих пор считаю правильным, что мы не поставили их к стенке в отличие от самих депутатов – какое-то количество пустозвонов должно быть в государстве. Но строго ограниченное количество и обязательно без права принятия решений. Из этой мутной водички редко-редко, да можно выудить какую талантливую идею. Хотя, этим заявлением я отступаю собственных принципов. Помнишь этот бред: «Пусть расцветают все цветы!». На хрена, спрашивается? Только полезные и красивые цветы должны цвести, а самые лучшие сорняки умелый садовник уничтожает в зародыше. Впрочем, я отвлекся…
Занимаюсь я этими законопроектами, перечитываю груду макулатуры, со всех сторон обложился справочниками. Осваиваю разницу между понятиями «декларация» и «заявление» в разрезе конституционного права. Хм… «Д`Артаньян чувствовал, что медленно тупеет» — это про меня. И тут внезапно, как глоток свежего воздуха, на прием ко мне просится Воронцов. Быстренько роюсь в памяти, какой же вопрос мы с ним не закрыли. Вроде бы нет — все в порядке. Накопившиеся за двенадцать лет армейские долги перед его верфями медленно, но уверенно закрываются. Конверсионные суда и корабли уходят к нему по графику. Всё в подобном роде… Разве что, где-то годик назад он ко мне в роли свата подкатывался.
Заходит, улыбается, я его усаживаю, всё честь по чести. Он начинает рассказывать. С улыбочкой, но очень тревожные вещи. Верфи стоят, двенадцать лет войны – это не шутка, Экономика успела стать на военные рельсы. Раньше на его предприятии работало почти семь миллионов человек, тридцать процентов населения планетоида, а все остальные, по сути, обслуживали эти тридцать процентов, умело распределяя между собой полученные кораблестроителями доходы. В годы оные они штамповали «сушки» и крейсера со скоростью пуговиц. Сейчас же правительственного заказа совершенно не было, гражданские транспортники и так не знали, куда девать конверсионные суда. И ситуация все больше становилась критической. Политику «мирного производства» они осваивают, но верфи — это же не сельхозпредприятие. Номенклатуру «мелких вещей» и «бытового оборудования», ранее входившую в комплектацию кораблей, они успешно расширили и увеличили выпуск. И, тем не менее, занят лишь каждый пятый рабочий, не говоря уж о мощностях. Дальше уже некуда. Вот так он меня озадачил. (3)
Я судорожно начинаю вспоминать обстановку на крейсере. Черт побери! – там же уйма вещей. Постели, матрасы, ящики, ручки, двери, столы, лампы, стиральные машины, куча мелких резиновых изделий. Да что там, целые кухонные цеха, прачечные, тысячи километров стенных покрытий.
По своей тогдашней наивности я ему так и заявляю: Саша, ты охренел, во флоте даже в самые тяжелые годы не служило больше двух процентов населения. И только для бытовых нужд этих людей работала изрядная часть твоих предприятий. Надо занять всех, и завалить этой продукцией весь мир.
Он мне на это логично возражает – ведь была война, всё это барахло периодически уничтожалось, требовалось новое, сейчас мир – воспроизводство не требуется. Кроме того, потребности гражданских всегда успешно покрывали цивильные производства. Выйти на рынок мало того, что не выгодно, ведь придется снизить цены ниже местных производителей, так ещё и смысла не имеет: у людей просто нет свободных денег, чтобы потратиться на предметы быта, тут семью накормить – проблема!
Озадачил он меня. В целом по стране мы в то время решали подобные вопросы широкой компанией по переселению. Остался без работы – пришел на биржу – заключил договор найма – беспроцентный кредит на квартиру – билет, если на другой планетоид – и вперед. Программой уже воспользовалось около двадцати миллионов активных специалистов, а значит в два раза больше вместе с бабушками, дедушками и детьми. И собиралось еще столько же.
Закуриваю, всматриваюсь в него и спрашиваю: Саня, елки-палки, сколько народу ты хочешь на меня повесить? Только ты учти, по кораблестроительным специальностям вакансии по стране не более двадцати тысяч. Остальных только разнорабочими. И вообще… Вот от кого-кого, а от тебя не ожидал, ты же самый настоящий махровый капиталист, да еще и со светлой головой. Ты же должен был найти выход! Выдумать что-то. Придумал же, как по тысяче «сушек» в день штамповать!
И тут он, наконец, добрался до сути. Для начала он меня постращал двадцатью пятью миллионами переселенцев. От этого я чуть не подох – полгода как война с «черными» закончилась, весь в долгах как в шелках, выйти на улицу невозможно: только по облигациям военного займа каждому гражданину должны порядка ста пятидесяти тысяч, тогда это была стоимость хорошей четырехкомнатной квартиры. Посмотрел он на меня загадочно и говорит, есть проект совершенно нового двигателя для наземной техники, со всеми мелочами, начиная от аккумуляторов, и станций подзарядки, заканчивая планами переоборудования.
Спрашиваю его, сколько.
Он отвечает, порядка шестисот триллионов в течение десяти лет, в первый год порядка ста.
— Фух… — говорю с облегчением. — Не такая и большая сумма, и это спасет от переселения большинство населения?
— Да.
— Так это же отлично! Смотри, по графику погашения задолженности мы переводим тебе в этом году девяносто. А еще десять я где-нибудь наскребу до конца года.
Он немного замялся, но морду лица держит и самым невинным образом заявляет:
— Я не смогу вложить эти деньги в проект.
— Почему? Что, кредиторы замучили? – весело переспрашиваю, настроение поднялось. Э-как оно бывает: возникла проблема и тут же сама собою решилась. – Даю бесплатные уроки посылания кредиторов в баню. Ха-ха.
— Нет, долги я все погасил. Чистенький и беленький, хоть сейчас продавай фирму.
— С рабочими не рассчитался?
— Рассчитался. Я же говорю, целиком и полностью никаких долгов.
— Так какого же?
— Дело такое. Ты вложишь в бизнес громадные деньги и оформишь сделку, как всегда, на свой любимый флот. Получишь контрольный пакет. – Смотрит мне в глаза преданно и продолжает. – Максим, еще никто никогда, не получил ни гроша с предприятия, в котором государство владеет контрольным пакетом.
Его опасения стали мне понятны.
— Тебе, именно тебе, отдадут все по чести.
— Максим, ты не понимаешь. Ты военный. Летун. Скоро тебе наскучит возиться с экономикой. И ты развяжешь новую войнушку. И опять ты будешь выступать по видео и делать заявления «о затягивании поясов».
— Не гони. Чтобы не происходило, уж ты-то никогда пояса не затягивал. Ты в жизни ни грамма синтетики не сожрал. И всегда на шелках спал. Даже в самые гиблые годы.
— Пойми, я — капиталист. Я работаю на себя и для себя.
Разговор этот начинает меня злить, я потихоньку завожусь всё больше и больше.
— А я… Я, когда обращаюсь к гражданам, обращаюсь ко всем, к бедным, богатым, увеченным и здоровым. Когда мои побитые звенья садились на нищие планетоиды, простые люди тащили всё. Всё. Отрывая от грудных детей продукты, одежду, медикаменты, металл. Знаешь, сколько стоил один электрод во время Гражданской? А что притащил ты?
— Я столько притащил, что вы до сих пор со мной расплачиваетесь. И еще три года расплачиваться будете. — Я что-то хотел вставить, но он прервал меня резким взмахом руки. – Постой. Ты мог бы сказать, что они передали тебе всё это бесплатно, безвозмездно… Но мне. Мне это слово жжет язык. Я не они. Я не даю ничего… Бесплатно.
Так-с, думаю, сейчас мы поссоримся, и ничего путного из этого не выйдет. Всё-таки менеджер он гениальный, второго такого нет. Потому я засунул гордость себе в жопу и совершенно спокойным тоном продолжаю:
— Оставим этот разговор. Я хочу услышать твои конкретные предложения.
— Выкупи у меня верфи. За пятьдесят. И двести десять вы должны. Итого двести шестьдесят. Сумма конечно изрядная – годовой бюджет. Я согласен частями на пять лет.
И гордо умолк. Сижу, смотрю на него и не могу мысли в кучку собрать.
— Слушай, Саня. На хрена тебе такие деньги?
— Да какая тебе разница?! Мои деньги, что хочу то и делаю. На девок спущу.
— Однако, — присвистнул я, — на девок не получится. Забыл слово умное, но смысл такой: если слишком часто трахаться – сперма перестаёт вырабатываться. Ха-ха! Это же не серьезно. Я тебя, жучилу, знаю. Что ты такое задумал? Еще один проект? Ты знаешь, я даже не могу себе представить, насколько грандиозная это задумка.
— Нет. Честное благородное слово. Могу поклясться всем, чем угодно. Хоть здоровьем детей. Ничего не задумал.
— Не может быть.
— Слово. Мне нелегко дались двенадцать лет войны… Я устал, я смертельно устал. Хочу отдохнуть.
— И что же ты собираешься отдыхать на мешках с деньгами?
— Ага. Мое право.
— Получается, девятьсот миллионов человек будут работать целый год, чтоб ты мог гульнуть с чистой совестью? Это твое право?
Он лишь пожимает плечами в ответ. От злости я прокусил сигару. Чувствую, разговор этот даёт мне что-то глобальное, общее, не относящееся конкретно к Воронцову. Прорастает нечто большое.
— Саня, — начинаю по-новой не столько даже для него, сколько для себя. – Ты должен понимать… Общество – сила. Предки толпой мамонта валили. Единство – это не пустой звук. Ты не можешь поставить себя вне общества. Жить не так как оно. Ты или один из нас или изгой.
Глазки у него забегали, чувствует, что палку перегнул, и доходит до него, перед кем сидит. Вспоминает, небось, скольких я пострелял. Но в то же время понимает – если сейчас меня не додавит, то уж никогда. И оттого отчаяние смертника в глазах у него поблескивает.
— Хорошо. Может быть я не прав, – тоже начинает издалека, — все-таки прошу тебя подумать вот над чем. Социальная справедливость, и вообще подобные мысли, однажды были уже воплощены в одном государстве. Советский Союз. Не так ли? Чем же все закончилось?
— Не совсем так, но погоди… Приведи обратный пример. Заодно, в чем ошибка основная?
— Легко. Человек по природе своей такой. Когда опасность, он готов с обществом всем поделиться, когда же нет… Индивидуалисты. На генном уровне. Наверх же в любом обществе всегда пробиваются самые хитрые, ловкие, безнравственные – это закон. Индивидуалисты и строят мир под себя. Никак не солидаристы. Теперь по поводу примера. Была такая страна США, помнишь? Демократия в крайней ее форме. Успешно росла и развивалась. Самая мощная экономика. Самая богатая страна. Ее успех – победа индивидуалистов.
— А вот, что я тебе возражу. Когда накрылась это США?
— В две тысячи пятидесятом. Во время первой ядерной.
— Вот ты и не прав. Тогда состоялся вынос тела. Умерла эта страна раньше. В тысяча девятисотых. Дело было так. Были богатые дяденьки, которые могли всё что угодно, действительно всемогущие, пузатые такие. Сидели они в парламенте, и тут у них война началась. С Вьетнамом. И вспомнили дяденьки, что сила в единстве, и послали своих сыновей умирать на эту войну, вместе с детьми бедняков и бывших рабов. Они не победили в той войне, но гордо несли свой флаг… И когда у всех по очереди депутатов парламента спросили, где твои сыновья? Они ответили – на войне. Затем детишки прошедшие войну подросли, и заняли места своих отцов в мягких кожаных креслах. В двухтысячных годах пришла новая война. В Ираке. Но они уже забыли, что мамонта толпой валят. И не послали детей на войну. Вот так. Когда же их по очереди спросили: Ты был во Вьетнаме, они ответили – да. А где твои сыновья, спросили. Они ответили «Э-э-э…». Вот тогда и накрылась США медным тазиком. Индивидуалисты.
— Кхм…
— Слушай-слушай. Назвались они гордым словом демократия… Только я не знаю, что это слово означает. Миф это, фата-моргана. На самом деле была эта страна республикой. Республика – Наше Дело. Наше это чьё? В этом суть. Люди у них делились на два класса, так вот «наше дело» — это дело богатых и властьпридержащих. И этот класс с большим трудом подпускает к себе бедных, а уж чтобы в свои круги пустить — так никогда.
— Подожди, — прерывает он меня. – Помнится, там была какая-то известная личность. Самый богатый человек. Программист какой-то. Вот тебе пример выдвиженца из самых низов.
— Да-да. Тухлая история. Помню. Для начала у него папа был генеральный прокурор, а затем, как он фирму организовал, так папа ему два миллиончика дал. В первый год. И еще двадцать на второй, и затем частями шестьдесят.
Он немного скис от моих слов, а я продолжаю:
— История нас учит, что всем республикам пришел конец, причем по причинам внутренним, а не внешним. Началось все в Древнем Риме, правда, тогда люди пооткровеннее были, прямо так и назвали себя Патриции и Плебеи, не стеснялись. Позже извращаться начали, напридумывали кучу формулировок. Пытались обмануть, и даже позволяли Плебеям становится в исключительных случаях Патрициями… Не в том дело, дело в другом, если есть явное или неявное, разделение на классы, где меньшинство правит большинством, то дело плохо. Всегда накрывается медным тазиком. Рим. Англия. Италия. Франция. США. СССР. Республики умирают. Рано или поздно, так или иначе. Ты шептал об СССР? Так это была еще та республика. Понял?
Воронцов немного помолчал, собираясь с мыслями, но возражать мне не решился.
— Хм. Не ожидал от тебя лекции на тему власти.
— Учись. Пока я жив… – я облегченно рассмеялся, на миг появилась хрупкая надежда, что пусть его и не убедил, но хотя бы заставил задуматься. – Когда-нибудь ты прочтешь мне лекцию на тему денег.
— Ха! – мгновенно взвился он. — Ну-ка, ну-ка… Разве между понятиями «деньги» и «власть» не стоит знак равенства?
— Нет.
— Да ну? Уверен? Тысячи людей хотят попасть к тебе на прием, запись на год вперед. Я же прохожу по своему желанию, в любое время, сижу свободно, называю на «ты». Чем не власть?
Эти слова заставили меня задуматься. Глубоко. Нечто прорастало все больше.
— Ты прав. Полностью прав. – Выдавил я из себя, в конце концов. Он позволил себе небольшую улыбку. – Больше так не будет.
— Не понял? – улыбка завяла на его лице.
— Пока на Магадане жрякают баланду, а в Кремле икру, порядка не будет.
— Чего? – растерянно переспросил Воронцов.
— Тебе не понять. Стоять! Когда разговариваешь со мной.
— Максим…
— Максим Дмитриевич, для тебя, урод! Встать, я сказал.
Он грустно усмехнулся, понял, что проиграл. Из верхнего ящика стола я достал пистолет.
— Что собираешься поубивать всех богатых? – в упрямстве и мужестве ему не откажешь, он продолжал сидеть, развалившись в кресле. – Может быть, убьешь само понятие «богатство»?
Я выстрелил прямо в центр груди. И нажимал скобу, раз за разом пока не закончились патроны в обойме.
— Дурачок, — обратился я к мертвецу. – Я бы убил бедность. Хм. Генный индивидуалист, мать.
Неожиданно в голове наступила кристальная чистота, мысли собрали в плотный строй и сомкнули штыки. Нечто выросло.
Я оглянулся. Взгляд зацепился за одиноко лежащую на столе самопишущую ручку. Отбросив пистолет, я схватился за ручку, как за спасательный круг. Уселся, потянул к себе верхний лист бумаги из пачки, весь в мелких брызгах крови. И начал писать. Поверх крови Александра Воронцова.
Спустя тридцать пять минут я вышел из кабинета и протянул одинокий листик секретарше. Там были проекты законов, впоследствии получивших название «Семь Указов».
А еще спустя неделю вспыхнуло «Августовское Восстание». Мы заставили его захлебнуться в собственной крови. В тот месяц было убито полтора миллиона человек…

— Да, Олежка, как странно творятся дела Божьи. Если бы я не убил Воронцова, то не написал бы «Семь Указов», Валера Иванов не полетел бы усмирять Новый Петербург, не сошел бы с ума, и не был убит, а Денис не затаил бы на нас злобы.
— Действительно, странны дела твои Господи… — Олег Петрович совсем по-стариковски завздыхал. – Чудные дела.
Министр вновь вернулся к готовке, над каждой плошкой он разбил по одному яйцу. Сверху положил по чайной ложке сливок, и, кряхтя, поставил в духовку.
— Ха. Служба службой, а обед по расписанию. Через десять минут кушать будем… – довольно промолвил он и потер широкие ладони в предвкушении.(4)
Из-за двери послышались звуки долгой отчаянной стрельбы очередями.
— Опа! – подскочил Максим Дмитриевич. – Что, время пришло?
— Как скажешь. Теперь уже идут убивать. Идиоты закончились.
Олег Петрович скинул китель, оставшись в просторной белой рубашке. Коротким взглядом он охватил всё помещение. Цепко схватил легонький металлический стульчик и приставил его спинкой к столу.
— Так-то лучше будет… — он уселся на стул верхом, положив тяжелые руки на столешницу. Как всегда, совершенно неразличимо для глаза, в руках появились два короткоствольных пистолета.
Максим Дмитриевич внимательно отслеживал все странные эволюции друга, но ничего не сказал, лишь удивленно приподнял левую бровь.
— Железо, – ответил министр на невысказанный вопрос. Стволом пистолета он постучал по спинке стула, в такой позиции закрывающий его грудь.
— Ню-ню… — иронично заметил главком, перехватывая автомат двумя руками.
— Блин, пожрать не успели.
— О, Господи!
— Последний приказ, командир?
— Приказываю долго жить.
Дверь вылетела под ударом подкованного каблука.